Ответы «цветистого Нецветаева» разгневанному Чудинову

«Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем». Что-то в этом роде говорил лесковский Левша, с коим меня сближает отсутствие компьютера и умения с ним обращаться. Ведь только в начале марта я сподобился увидеть распечатку интернетовской статьи Чудинова, изничтожающей меня на корню.
Ещё великий Леонардо советовал художникам развивать фантазию, разглядывая узоры пятен на старых стенах и потолках. И разные люди в одном и том же пятне чаще всего видят разные фигуры и мотивы. То есть, явись где-нибудь в Сибири Чудинов №2, он предъявит нам совсем другие тексты, в соответствии со своим складом и уровнем культуры. Он по-другому «разрубит» и ёлочки, и палочки… Китаец (при сильном желании, равном чудиновскому, отыщет там иероглифы; арабу и того проще, и т.д. и т.п.)
Но начну по порядку чудиновской отповеди, где преобладают гневный сарказм и словесная эквилибристика при отсутствии убедительных доводов. Вот он трижды на первой странице желчно обзывает меня гением – ну и что? От гения слышу. Кавычки надо ставить, дорогой.
Итак, якобы составленный из дифирамбов гоголевский портрет, где в линии воротника Чудинов «отыскал» слова «Николай Васильевич», поскупившись при этом на лупу для Пушкина, поскольку тот «видел мелкие буквы» (не иначе как нашлась пожелтевшая справка от окулиста). По Чудинову, для поэта вся эта «тайнопись» не представляла сложности. Сказать можно что угодно, а вот попробуйте Вы, Валерий Алексеевич, не наводя туману об эллиптических конструкциях, а вооружившись и лупой, и любым количеством очков, написать это самое «Николай Васильевич» в строго заданном размере (воротника), столь же мелко и не потеряв прямизну линии. Попотев с недельку над этим упражнением, Вы сами покаетесь перед доверчивыми покупателями Вашего фолианта, если, конечно, научная добросовестность не спасует перед жаждой славы.
«… секретным было не имя Гоголя, а особо тёплое мнение о нём…» Пушкин не скрывал тёплого мнения даже о каторжнике Кюхельбекере, а тут вдруг заробел и затуманился, как голубой любовник. Что за чушь? Кстати, глубокому знатоку (в чём не сомневаюсь) древнеславянских и прочих руниц вполне может быть неизвестно весьма порою скептическое отношение Пушкина к Гоголю («С этим хохлом надо быть поосторожнее»). Конечно, Пушкин ценил его талант, но не до таких же засекреченных всхлипов!
Абзац второй. Автор вцепился в слово «буквица» (надо же к чему-то прицепиться) – тогда как все читатели прекрасно поняли, что «микроскопические буквицы» - это очень, очень маленькие буквы. Ну пусть будут «буковки», если это его успокоит.
Идём дальше. «Замечу, что я «разрубаю» на «дольки» в полном соответствии с правилами русского языка…» Правила русского языка нигде не указывают, как расчленять рисунки веток, стволов, камней и т.п. Расчленил иначе – и буквы другие «сыщутся» (при сильном желании, разумеется). Дело в том, что же именно сыскалось-то Чудиновым в пушкинских рукописях. А сыскались фразы какого-то малограмотного недоумка.
«Мила мила» (не хватает «мама мыла раму» - из букваря моего детства) или «паси кису милу ужасную» - вот она, яркая речь «умнейшего человека России» (слова Николая I). Что-то он катастрофически глупеет, составляя персональные шифровки для Чудинова (от современников таил, но в пришествие Чудинова не мог не верить – ведь пишут всегда для читателя, хотя бы и отдалённого временем). Странно, правда, что и долгожданного читателя Пушкин всячески старается запутать, переворачивая отдельные «буквы» вверх ногами. Оказывается, «именно так ему удобно было писать». Сокрушительный довод! Современники, правда, не замечали этой странности, но видимо, особая сладость в том, чтобы удобное делать тайно. И при этом выглядеть «буднично и деловито».
«Ничего «мучительного» в таком росчерке не было, он приводится во многих местах его черновиков и требует усилий не больше, чем простая подпись.» Разумеется, если это просто росчерк (что и есть на самом деле), а не запрятанная туда (по Вашим домыслам) фраза (или слово). Вот тогда уж точно попотеешь, и без набросков (эскизов) не обойтись даже при пушкинской гениальности. Что бы Чудинову самому не сделать легкий росчерк, где было бы, скажем, слово «Чудинов»? Попытайтесь. Месяца хватит? Ведь это не сложнее, «чем простая подпись»!
«…но до маньяка-шифровальщика я дошёл впервые». Ай-я-яй, как нехорошо! Некрасиво, Валерий Алексеевич, присваивать себе пушкинские лавры. У меня ясно сказано: «речь Пушкина» - так что он и есть маньяк-шифровальщик (по Вашей аттестации). Ведь это он городит шифрованную белиберду. Вы-то, наоборот, дешифровщик; как же можно путать эти противоположные понятия?
«Один из них – чудиновский Пушкин. А есть, видимо, и нецветаевский Пушкин… который… если что и напишет, то уродливыми микроскопическими буквами.» Начнём с того, что это именно чудиновский (и только чудиновский!) пишет таким странным образом. И чем так удивило это словосочетание? Ещё у Марины Цветаевой был «Мой Пушкин» (стало быть, цветаевский) – почему бы не быть и нецветаевскому? Есть репинский Пушкин, есть серовский, а вот, оказывается, есть и мой. Я сам осенью 2000 года прочитал в газете «Художник России» (№ 13-14) в статье о моей выставке (речь идёт об акварели «Миг вожделенный настал», принадлежащей Гос. музею А.С.Пушкина): «Композиция листа, поза поэта, весь его облик, значительность внутреннего состояния, весь Пушкин тут не тропининский (ага! – Л.Н.), не Кипренского или Вивьена, не Серова, Ульянова или Попкова – полностью нецветаевский Пушкин.» Так что, как ни огорчительно, есть и такой.
«Но что очень интересно, так это категорическое замечание Льва Нецветаева: «не было у поэта этого странного замысла»». Замечание это, признаюсь, не совсем моё. Это единственная фраза в моём тексте со следами редакторской правки. У меня, я считаю, было острее и оправданнее по ритму. Я написал: «Нет, конечно, как не было у поэта ни этого идиотского замысла, ни его исполнения». Но миротворец-редактор и смягчил, и укоротил. Мне, конечно, лестно, что это – единственное вторжение редакторского пера.
Ну вот, прошёлся я только по четырём страницам (из десяти) чудиновской грозной отповеди и решил, что этого вполне достаточно. Ведь этой демагогической «обороной», как видим, он в каждом пункте лишь подчеркнул уязвимость своей абсурдной концепции. «Бедный Пушкин!» - восклицает он, считая поэта моей жертвой. Да как раз наоборот: я защитник Пушкина от попыток представить его нам человеком с крайне неадекватным поведением.
Чудинов укоряет меня за то, что мои суждения «не выходили за пределы здравого смысла». Ах, если бы буйную фантазию моего оппонента сопровождало это не столь уж вредное качество! Именно оно лёгким щелчком рушит многоярусные конструкции «открытия», представляющего нам великого поэта полуграмотным маньяком-шифровальщиком.


Лев Нецветаев, лауреат Золотой пушкинской медали творческих союзов России, г. Ульяновск.


Обратно на страницу о В.А. Чудинове